Рассказ от первого лица о деятельности импровизирующего музыканта из США на территории Китая и Тайваня в период, когда профессиональная работа такого рода была невозможна. Книга включает как музыковедческий анализ процессов в китайской популярной музыке этого периода, так и множество реальных историй в диапазоне от трагических до анекдотических. Автор, музыкант-экспериментатор из Сиэтла, дважды посещал с гастролями Российскую Федерацию в середине 2010-х годов и в настоящее время готовит к изданию следующую книгу, посвящённую его поездке в Сибирь и республику Тыва.
Оригинальная публикация:
LIVE AT THE FORBIDDEN CITY: MUSICAL ENCOUNTERS IN CHINA AND TAIWAN, Dennis Rea
Blue Ear Books, 2016. ISBN 9780595390489. 242 стр.
Перевод: Юрий Льноградский
Статус: в процессе перевода
Хотите поддержать перевод? Мы с благодарностью примем ваш вклад и будем держать вас в курсе новостей (можно перевести средства напрямую, можно подписаться на наш проект в Patreon и Boosty — подробности по ссылке). Здесь — небольшая затравка, первая глава книги. Нашим меценатам на Patreon и Boosty будет доступна и остальная часть книги, пока работа всё ещё в процессе. Когда она закончится, мы опубликуем весь текст.
ПРОЛОГ
Нет, это не самый обычный концерт.
В каком-то смысле, конечно, всё это похоже на любое другое рок-шоу. Я на сцене зала, похожего на пещеру и набитого фанатами. Я играю на электрогитаре. Вокалист кривляется на авансцене в лучах прожектора, стильный и вызывающий в специально пошитом костюме. В коллективе ещё пятеро длинноволосых. Второй гитарист выдаёт патентованные энергичные поп-соло, и на лице его хрестоматийная гримаса «настоящего рокера». Батареи сценических огней взрываются синим, белым и зелёным, барабанщик кидается в обязательный и прямолинейно сыгранный брейк: разлетается чёрная шевелюра, мельтешат руки. А публика всё это охотно потребляет.
Можно подумать, что мы играем где-нибудь в Индианаполисе или Топике – пока не заметишь неподвижных ребят в зелёной офицерской военной форме, которые внимательно за нами наблюдают, стоя по краям сцены. Да и аудитория тут не обычная – никаких пускающихся в дикий пляс парней с ирокезами, никаких затянутых в кожу рокерских девиц. Вместо этого – множество крохотных аккуратных старушек, малолетних карапузов и типичных представителей рабочего класса. Все они выглядят какими-то слишком уж дисциплинированными, слишком спокойными для посетителей рок-концерта. В перерывах между песнями вокалист разговаривает с ними, но я не понимаю ни слова.
Следующая песня, наш мощный финал, начинается с изысканного введения на клавишных, за которым следует лёгкий, нежный гитарный аккордовый аккомпанемент. Прожекторы купают группу в насыщенном красном свете. Вокалист поднимает микрофон и начинает напевать что-то непонятное, что-то насчёт «Ma Sushi». Публика узнаёт тему, одобрительно ворчит и аплодирует. Вокал набирает силу, разворачивает полотно странной, но притягательной мелодии. Я сосредоточенно копаюсь в гитаре, выбирая правильные ноты, а две изящные молодые девушки в переливающихся багровых шёлковых одеяниях танцуют передо мной, на переднем краю сцены, держа в руках одинаковые красные бумажные вееры. Музыка достигает апогея, резкие и мощные аккорды мечутся, отражаясь от стен и потолка; клавишник повторяет триумфально звучащую главную тему. Я тяну из своей гитары сверкающее, переливающееся волокно фидбэка, украшая пьесу последними штрихами. Слушатели аплодируют (вежливо и аккуратно), а потом встают – все разом! — и дисциплинированно идут к выходам. Делегация улыбающихся девушек с блестящими свежими личиками поднимается на сцену и вручает нам букеты.
Нет, это не Мэдисон-Сквер-Гарден. Я за тысячи миль оттуда, вверх по течению Янцзы, в древнем портовом городе Чунцин, Китай, и прошло всего несколько месяцев с того момента, как кровь омыла брусчатку площади Тяньаньмэнь. Я здесь с Чжан Шинем , постепенно теряющей популярность поп-звездой, который пытается заново встать на рельсы после нескольких лет, проведённых в тюрьме по причине тлетворного влияния на китайскую молодёжь. Мы только что сыграли один из самых узнаваемых «боевиков» группы, рискованную рок-версию классической песни Культурной Революции: «Солнце у нас самое красное, Председатель Мао – самый любимый». Публика, конечно, была удивлена, обнаружив иностранца в группе Чжан Шиня, но и вполовину не так, как удивляюсь я сам.
Какого вообще чёрта здесь делает малопонятный экспериментальный гитарист из Сиэтла, а?
ГЛАВА 1
Моя музыкальная карьера в Китае началась многообещающе: через час после того, как я появился в стране, мою гитару переехало такси.
Это был январь 1989 года, и я только что приземлился в закутанном в туман городе Чэнду, расположенном в центральной части Китая. Здесь, как предполагалось, я должен был провести год, преподавая английский язык местным студентам. За десять месяцев до этого я подписал соглашение, заняв пост в Университете Науки и Технологий, в который моя невеста, Энн Джойнер , получила назначение по программе академического обмена. Для Анны, уже обладавшей учёной степенью в области китаеведения, преподавательская работа в Чэнду была внезапно сбывшейся мечтой всей жизни. Для меня же, не самого стандартно мыслящего гитариста, работающего в скромной нише экспериментальной музыки Сиэтла, это было куда большим вызовом, чем просто длинный «трудовой отпуск» в экзотическом месте.
До встречи с Энн на китайском я знал примерно три слова, а мой интерес к Китаю всегда был в лучшем случае лишь поверхностным. Почти наверняка, не случись наше с ней знакомство, я бы и по сей день не пересёк Атлантику в этом направлении. Если проигнорировать соображения романтического свойства, у меня было множество причин не отправляться за моря-океаны на целый год. Моя музыкантская карьера уверенно прогрессировала, а финансовое состояние никак не позволяло соглашаться на эту преподавательскую «работу», которая приносила бы порядка 25 долларов в неделю в лучшем случае. Но, однако, я чувствовал где-то глубоко внутри, что поездка в Китай тем или иным способом окажется стоящим предприятием, даже если я поставлю своё развитие на паузу. Я отбросил все сомнения и согласился.
Несколько месяцев перед отъездом я посвятил чтению о Китае, чтобы лучше представлять, во что ввязываюсь. У меня появилось определённое уважение к китайскому искусству и архитектуре, я несколько раз посещал китайских поэтов и слушал их чтение на родном языке; я активно вникал в традиционную китайскую музыку, которая, по счастью, как-то резонирует с моей собственной музыкальной системой ценностей. Чем больше я узнавал, тем больше восхищался китайской историей, всей этой донельзя запутанной драмой: бурлящими бунтарскими движениями, высочайшими достижениями искусства, потрясающей глубиной даосизма и китайской философии. К январю, когда пришло время ехать, я был готов испытать всё это вживую, увидеть Чэнду – главный город и главный перекрёсток дорог древнего царства Шу, город с историей в двадцать пять веков.
Мой новый будущий дом – это политическая и культурная столица Сычуани, наиболее густонаселённой провинции Китая с более чем 120 миллионами жителей на момент моего приезда (это почти половина населения США, которая уместилась на территории размером со штат Техас). Две тысячи лет назад Сычуань была частью независимого государства Шу, одного из Трёх Царств, воспетых в китайской литературе и песнях. Знаменитый древний поэт Ду Фу не преувеличивал, когда писал, что «дорога в Шу труднее, чем дорога на небеса»; путники могли достичь Сычуанской котловины, окружённой горами, только через труднопроходимые коридоры в скалах, где хозяйничали разбойники, или мучительно долгим путешествием вверх по реке Янцзы через смертельно опасные Три Ущелья.
Сычуань географически изолирована в западной части имперской территории, и эта изоляция веками поддерживала существование уникальной китайской субкультуры с отличительным диалектом и своими художественными традициями, которые прослеживаются вплоть до археологической культуры Саньсиндуй (поздний неолит). Население Шу было хорошо известно своим склочным и независимым характером, сопротивлялось насаждаемым извне правилам и регулярно поднимало восстания против императорского двора. Даже сегодня многие жители этих мест считают себя в первую очередь сычуаньцами и лишь во вторую – китайцами.
Город Чэнду расположен в западной части равнины вдоль реки Цзинь, воды которой окрашены в почти кофейный цвет. Окружающие город плодородные почвы и рисовые поля – предгорья Снежных Гор, которые формируют восточную часть Тибетского плато. Полный жизни торговый центр и крупный транспортный узел, Чэнду – это ещё и последний форпост китайской культуры. На запад от него начинается высокогорье, которое исторически, этнически и географически принадлежит уже Тибету, а не Китаю. Во время моего пребывания в этих местах тибетцы регулярно попадались в городе: приходя из отдалённых горных деревень, они продавали прямо на улицах свои товары — лекарственные травы, серебряные украшения, когти тигров и медведей.
Наделённая плодородием и богатством ресурсов, территория вокруг Чэнду всегда вызывала зависть у тех, кому посчастливилось меньше и чьи земли больше напоминают бесплодную грязь – у китайцев из провинций Шэньси или Гуйчжоу. Отсюда поэтическое прозвище этой земли — Страна Изобилия. Своей благословенной тучностью равнина Чэнду обязана не только мягкому климату и ландшафту, но и гениальному местному правителю Ли Биню, который ещё за 250 лет до рождества Христова соорудил здесь одну из первых в мире крупных оросительных систем, связавших воедино сходящие со Снежных Гор потоки. В древние времена эти ветвящиеся ручьи и речки пересекали равнину как придётся, прихотливо меняя своё направление с течением лет, и приносили множество лишений жителям местных деревень. Нововведения Ли Биня и организованные им каналы сделали возможным устойчивое и предсказуемое сельскохозяйственное развитие, а расширение построенной им сети в последующие годы позволило наладить осмысленное орошение более чем 8 миллионов акров сычуанской земли.
Однако все мои романтические представления о Китае как о поэтической земле акварельных пейзажей разбились вдребезги сразу же после приезда, когда выяснилось, что Чэнду образца 1989 года – это стремительно растущий мегаполис, в котором больше трёх миллионов жителей. Вечерние виды из окна такси иллюстрировали общество в самом разгаре запутанного перехода от социалистической системы централизованного планирования к рыночной экономике, показывали вызывающую смущение и сомнения смесь старого и нового. Такси мчалось куда-то по тёмным деревенским просёлкам в тяжёлом тумане, водитель время от времени включал дальний свет, ослепляя обалдевших велосипедистов, а я получал незабываемые первые впечатления от того нагромождения нелепостей, что породил в этих краях экономический бум. Азиатские буйволы делили дорогу с виляющими среди них микроавтобусами; глянцевые стволы бамбуковых рощ отражали мерцающий цвет телеэкранов из близлежащих домов; тысячелетние рисовые пруды окружали новомодные офисные здания, в которых кипела жизнь только что открывшихся импортно-экспортных торговых предприятий.
По всему было видно, что Китай наслаждается внезапно свалившимся на него непривычным преуспеванием. Жизненные стандарты радикально изменились в этой стране всего за десятилетие, прошедшее с начала экономических реформ высшего руководителя Китая Дэн Сяопина; это своеобразное «возрождение» было особенно заметно именно в Сычуани, на родине Сяопина, где множество его рыночных нововведений было впервые внедрено в жизнь. Товары стали доступны как никогда раньше: сделанные в Японии телевизоры, видеомагнитофоны и бум-боксы раскупались, как горячие пирожки, сигареты «Мальборо» стали обязательным свидетельством статуса для возникшего класса независимых предпринимателей, мотоциклы стремительно вытесняли ещё недавно вездесущие велосипеды, а новоявленные богачи демонстрировали свой высокий вкус, в обязательном порядке выбирая из всех напитков растворимый кофе Maxwell House. А я-то полагал в полном невежестве, что моя электрическая гитара будет единственным инструментом во всём городе. По счастью, это оказалось ошибкой.
Хотя мои книжные изыскания заставляли думать, что меня ждёт здесь репрессивное полицейское государство, на деле оказалось, что новообретённое изобилие принесло Китаю и относительные изменения и послабления в господствующих идеологии и морали. Однообразные синие одежды эпохи Мао в основном исчезли, уступив место джинсам и платьям яркой расцветки. Косметика снова вошла в обиход, длина юбок всё уменьшалась и уменьшалась, дискотеки стали невероятно популярно (пусть даже практиковавшиеся там салонные танцы доставили бы удовольствие разве что моей бабушке). Революционные гимны былых времён уступили место западным хитам вроде «Hello» или «Hotel California». Герои коммунистического режима, вроде образцового солдата Лэй Фэна, пали перед Рэмбо и Томом Крузом в образе «Лучшего стрелка», а офицеры Народно-Освободительной Армии (PLA) теперь скорее стрельнули бы теперь у тебя сигарету, чем заставили публично упражняться в самокритике. Книжные магазины, торгующие литературой на иностранных языках или просто иностранной литературой, привлекали толпы студентов, желавших теперь читать Стейнбека, По или биографии героев бизнеса вроде Ли Якокки. Молодёжь с космополитическим мышлением каждый день собиралась в парке у отеля «Jin Jiang», практикуясь в английском с иностранными туристами и наслаждаясь через это духом заграницы, которая десятилетиями была скрыта за непрошибаемой стеной пропаганды. Но, как покажут дальнейшие события, этот демонстративный рост «открытости» скрывал под собой глубокий раскол внутри китайского народа, раскол, который стремительно рос и дальше под влиянием инфляции, коррумпированности руководства страны и расслоения общества на богатых и бедных.
Таксист вёл машину так, что костяшки моих пальцев побелели от необходимости постоянно цепляться за поручни. По счастью, мы без происшествий добрались до главных ворот университета, за которыми в густом тумане неясно виднелся орнамент крыш. Я вышел из машины и спросил у охранника в униформе, как добраться до общежития для иностранных преподавателей. Гитару я прислонил к машине, пока пытался с помощью жестов помочь собеседнику понять свой ужасный китайский.
И тут я услышал скрежет включения задней передачи, а сразу за ним – приглушённый, мягкий звук удара. Я обернулся. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как заднее колесо автомобиля проезжает по упавшей гитаре, размалывая её хлипкий нейлоновый кофр в труху. Шок был настолько силён, что я автоматически поднял искалеченный инструмент и, не сказав водителю и слова, безмолвно протянул запрошенные им сорок юаней. Позже, кстати, оказалось, что за такую поездку и двадцать были бы по-королевски щедрой оплатой…
Как выяснилось со временем, мистическим образом колесо машины не повредило необратимо ни одну из жизненно важных гитарных частей. На инструменте по-прежнему можно было играть, хотя выглядел он так, словно кто-то прошёлся по нему газонокосилкой. Однако и после такого начала я по-прежнему даже примерно не подозревал, в какие непредсказуемые музыкальные приключения, превосходящие самые дикие фантазии, мне предстоит отправиться…
продолжение следует